Николай Зенькович - ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга]
В вечерней школе я учился три года. Жил на окраине Минска, в подвальной каморке деревянного частного домика, построенного жителем пригородного села для своего женатого сына. В каморке было сыро и холодно. Вставать приходилось в шесть утра, потому что смена начиналась в половине восьмого, а добираться до комбината надо было двумя видами городского транспорта с тремя пересадками. Если учесть, что занятия в вечерней школе заканчивались в одиннадцать вечера и домой я добирался к двенадцати ночи, то можно понять, почему я довольно часто бросал школу. Анатолий Иванович Божок уговаривал не делать этого, и я снова оказывался по вечерам за партой.
Три года продолжалась эта безумная гонка, и кто знает, что было бы со мной, если бы не старшие товарищи. Подростковый возраст — самый трудный, а я, по сути, был предоставлен самому себе. Рядом не было ни одной родной души. Мог бы попасть в сомнительную компанию, стать легкой добычей улицы, уголовных элементов.
Но недаром говорят, что личность формирует среда. О тех, кто окружал меня три года, можно судить и по тому, что семнадцатилетний подсобник пополнил ряды не хулиганской ватаги, а студенческой аудитории университета.
Потом была работа в журналистике. Сначала в заводской многотиражке, затем в республиканской молодежной газете. В «молодежке» я вел вопросы, далекие от партийной темы — освещал работу правоохранительных органов, увлекался судебными очерками, любил диктовать репортажи в номер о различных событиях. Я был молод, полон сил и веры в свою счастливую звезду. Репортерская работа мне очень нравилась, по душе были и частые командировки.
Когда выпадало дежурить по газетному номеру или делать обзор на редакционной летучке, надо было в обязательном порядке прочитывать материалы, проходившие по отделу пропаганды. Как правило, это были длиннющие и скучнейшие статьи о вещах, которые с трудом поддавались пониманию. Теоретические статьи и прочую заумь я не выносил. Может, сказывались пробелы в моем высшем образовании: учился-то я на вечернем факультете журналистики, выделялся тем, что уже работал в республиканской газете и по этой причине посещение лекций нередко игнорировал.
Недостаток в теоретической подготовке особенно дал знать о себе, когда меня утвердили заместителем главного редактора газеты. На прежних ступеньках должностной иерархии комплексом неполноценности своих знаний я не страдал. А тут, когда пришлось оценивать пространные статьи академиков и профессоров, понял: научный фундамент у меня слабоват. Надо бы обновить старые знания и поднакопить новые.
Решил податься в Заочную высшую партийную школу при ЦК КПСС — ЗВПШ. Обратился в сектор печати ЦК Компартии Белоруссии к Василию Александровичу Каленчицу. Он принял меня. Потом, когда я пришел в аппарат ЦК КПБ, Василий Александрович, будучи уже помощником Π. М. Машерова, как-то разоткровенничался:
— Небывалый случай. Обычно руководители сплавляли слабых работников на учебу в ВПШ. Лучший способ избавиться от неугодных. А тут вдруг приходит заместитель главного редактора, совсем молодой — тридцать лет — и сам просит послать его на учебу. С такой должности!
В ВПШ моими сокурсниками были первые секретари райкомов, заведующие отделами обкомов — в основном в сорокалетием возрасте, предельном для зачисления в ВПШ. Если сорок лет, так и знай: послали на учебу в порядке партийной дисциплины. Они и составляли основной костяк слушателей. Многие, догадываясь о своей участи и не имея ни навыков, ни желания обновлять знания, прожигали жизнь в столице, наверстывая все, что упустили в круговерти районной текучки. Именно там, в степах ВПШ «на Миусах», родилась песня сосланных на учебу периферийных партработников. До сих пор помнится ее рефрен:
Спасибо партии родной за двухгодичный выходной.
Как попал я «на Миусы»? «Миусами» в просторечии мы называли ВПШ потому, что она находилась в Москве на Миусской площади. Длительное время ректором этого учебного заведения, знакомого не одному поколению советских и зарубежных партийных работников, был профессор Митронов. О нем была сложена популярная в общежитии песня выпускников:
Прощай, Метронова слободка, прощай, родная ВПШ!
Мы выпили здесь бочку водки, и не узнали ни шиша!
Почему «Метронова»? Ведь фамилия ректора писалась через «и». Дело в том, что Миусская площадь в ста метрах от станции метро «Новослободская»...
Но я отвлекся. Итак, отчего вдруг появились «Ми-усы»? Я ведь собирался в ЗВПШ. Дело в том, что я опоздал с просьбой о заочной учебе. Списки рекомендуемых в ЗВПШ были уже составлены и поданы в ЦК КПСС — он занимался подбором и комлектаци-ей контингента слушателей.
Каленчиц сообщил мне об этом, когда я позвонил ему, встревоженый отсутствием ответа из ЦК.
— Рекомендую поступать на дневное отделение, — прозвучал в трубке его глуховатый, не совсем внятный голос.— Я сам учился на дневном и нисколько об этом не жалею. Жил, как говорится, на два дома, двое детей в Бресте, жена, а стипендия — 140 рублей. Сейчас там 220 платят. Да и перспектив в Минске больше, чем в Бресте было. Там что? Одна областная газета. А в столице вон сколько изданий! Без работы не останешься.
Доверительный тон старшего товарища, прямо скажу, подкупал. И я решился. Будь что будет. Да и другие товарищи, учившиеся в свое время в ВПШ в Москве, развеивали последние сомнения:
— Езжай, и не раздумывай! Тебе сколько? Тридцать? Больше такой возможности не представится. В смысле теоретической базы ничего подобного в стране нет.
Этот аргумент был самым убедительным. Чему и где я учился? Три года в вечерней школе, пять лет на вечернем факультете университета. В обществе ученых мужей в основном отмалчивался, иные коллеги, состоявшие в штате редакции литературными сотрудниками, но родившиеся в благополучных семьях и получившие систематическое образование, иногда подчеркнуто блистали своей эрудицией.
Нечто похожее я наблюдал много лет спустя на Старой площади, когда инструктора, за пять лет прошедшего от заместителя заведующего сектором, заведующего сектором, заместителя заведующего подотделом до заместителя заведующего отделом— без связей и без могущественных покровителей, некоторые долгожители ЦК воспринимали снисходительно и как бы не всерьез. Мало того, что не москвич, — ни одним иностранным языком не владеет, ни разу за рубежом не был, ни с кем из сильных мира сего не связан. На первых порах, помнится, кое-кто со мной разговаривал, как в армии с новобранцем из глухой глубинки. Фамилии писателей непременно называли с именами, растолковывали, какие книги они написали.
Однако вернемся к дням поступления в ВПШ. Профессиональную карьеру партийного работника делать тогда я не думал. Поступил на отделение журналистики с тем, чтобы, отучившись два года, вернуться назад в газету. О партийной работе я толком ничего не знал, впрочем, как и о комсомольской. Иногда нас, комсомольских журналистов, приглашали в ЦК комсомола республики на совещания, пленумы, семинары. Бывали случаи, когда просили помочь в подготовке документов, связанных с проблемами молодежной печати. Работники ЦК комсомола Белоруссии в редакцию приходили не очень часто — обычно их визиты были вызваны участием в партийных и комсомольских собраниях. Не могу сказать, что нас сильно опекал сектор печати ЦК комсомола — звонки, как правило, были по делу. Обычно информировали о предстоящих мероприятиях. За одиннадцать лет работы в «молодежке» я не помню случая, когда- бы мне приходилось везти на предварительное прочтение материалы, предназначенные для публикации в газете.
Еще больше свободы предоставлял сектор печати ЦК Компартии Белоруссии. Иногда на критические материалы «молодежки», подчас не в меру горячие и задиристые, поступали жалобы «старшим товарищам», как в те годы комсомольские работники называли сотрудников партийных органов. Автором некоторых таких публикаций был и я. Однако не припомню, чтобы со мной резко разговаривали, требовали от редактора суровых санкций. Хотя с высоты прожитых лет должен признаться, что ошибок в молодости я натворил предостаточно.
Не знаю, может, люди в секторе печати тогда работали очень уж порядочные, но не было случая, чтобы с журналистом расправились по указанию сверху, даже если изложенные в его публикациях сведения не' подтверждались при проверке. Да, выговоры в приказах объявлялись, не избежал этих малоприятных минут в своей жизни и я, но взыскания были вполне заслуженными: за невнимательность на дежурстве по номеру, за поверхностную проверку фактов, изложенных в читательском письме, в результате чего фронтовику, заслуженному человеку, нанесен моральный урон. Приходилось извиняться и через газету, и от себя лично. Еще раз повторяю: обида за взыскания, конечно, была, но ведь и вина автора присутствовала тоже.
